ИСТОРИЯ ИЛИ НОВЫЙ АЛИС (пособие для нежелающих писать стихи) ВСТУПЛЕНИЕ (в котором ничего не происходит, но его нужно читать) Обломков разных, собранных в канавах, кусками жести, сцепленной небрежно, стоял сарай, похожий на жилище. Хозяин, верно пьяный, выход ищет, а, может, вход. Он сам не понимал, что заставляло в сумраке глубоком искать проход. Иначе он назвать тогда не мог его. Стена, как горло птицы, дышала, поддаваясь под руками. Он надавил. Еще давай, смелее, - советовало что-то. Это я сидел за белым столиком. Торшер светил так ярко, что казалось странным, что лампа до сих пор еще жива. На столике лежало полотенце, сырое от усталого лица, и две посудины в предчувствии криницы, в которых, если может захотеться попить, то ты не выдержишь напиться - - воды в них нет. Остатки кофейца. Еще лежал пустой мешок для спичек, придуманный по форме в коробок, и пепельница, жалкою рабой, вся в хлопьях пепла, словно перьев птичьих заполнена. Круши давай скорее сарай свой ветхий. Хочется узнать, что дальше будет. - Все еще кружит да, верно, пьян он - так оно понятней, он просто выжрал две бутылки мятной, и ноги, уподобившись пружин, толкают тело, как в часах колеса, в глазах его какой-то кролик бьется, сейчас он упадет. Но нет, прошел. Я сам не видел, где нашел он дверцу. Теперь все правильно - он стал совсем живым и настоящим. Можно прекращать. Теперь все движется. Те самые часы пробили первую секунду от начала. ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ (в котором ничего не происходит, и его не нужно читать) Стояло небо, как кусок бетона, и вертикальна горизонта спица. Лежал в грязи, и утро неопрятно разбрасывало солнечные пятна в разрывы моросящего дождя. Не в силах голову достать. В какой-то луже она прижалась ухом и виском к чему-то скользкому. Раздавленная грязь оледенела, волосы сковала и не пускала. Как открыть глаза до той позиции, когда они увидят обыкновенным все, а не противным. Лежишь в грязи, скукоженный, как идол, и волосы, как скомканная тина, все волновали: вырваться хочу, - он прохрипел и маленькой щепотью поднес к глазам сомкнувшиеся пальцы, и все преобразилось - те деревья, что великанами казались до сих пор, теперь спокойно можно выломать и бросить в любую даль - куда ни пожелай. И горизонт - не та уже стрела, и небо не дымит, как папироса, Котел его ничтожен, глуп и мелок. Он дернулся и сел, как очумелый, волос обрывки, покидая льда, шатались на ветру и наклонялись в ту сторону, где города куски, так привлекательно порядок обозначив, собой являли: мнимое тепло и недоступный завтрак. Есть хотелось. Поднялся на ноги. Едва не лег опять, но удержался, повернулся и пошел к своей лачуге и, не сделав двух шагов, застыл в недоумении тяжелом. - Здесь был мой дом, пускай он на сарай похож, и неказист, и грязен, но кто-то спер его, и где теперь я стану жить, и кто мне скажет это. ГЛАВНАЯ ЧАСТЬ (в которой ничего не объясняется, а только все запутывается) На месте дома находилось нечто, но Гемоклит (так звали бедолагу), никак не мог понять, что это было, разглядывая странное строенье, почти кубическое, только все углы закруглены, и не намека - где там хозяева расположили дверь. - Чего я, собственно, боюсь, как суевер, я выгляжу пристойно, и надето пока на мне все то, что я вчера напяливал перед своим походом. Повеселились, право, мы изрядно. Томилий, что сказать, прикончил больше бутылок зелья ровно на одну, но он и сам напоминает бочку, и морда рыхлая. как должно быть блину. Да что стою - пора взглянуть, какое здесь пугало взамен моих покоев. - Он ближе подошел, и что-то там такое совершилось, зашипело, и Гемоклит перед проходом оказался, и долго думать не решилась голова, потрогав край своим нечистым пальцем и бормоча какие-то слова, он проскользнул, уверенный, что там он сначала встанет и осмотрится, но так не получилось. Сразу полетел, и крикнуть не успелось Гемоклиту, и в непонятной, мрачной пустоте, он ощущал себя нездешним слитком живого, не такого, как вокруг, и пустота о чем-то щебетала, потом замолкла, и, дрожащими ногами, он опустился на какую-то поверхность, и тут заговорила Неизвестность: - Ты у меня, презреннейшая мелочь, могу порвать тебя, как тлеющую нить, но я себе уже уразумело: ты жил, как ты, не мне тебя винить. И ничего не говори - твой разум знаю, он пуст, как лист, увядший от мороза. Одно скажу - теперь тут буду я. Сарай твой уничтожен безвозвратно. - - Так вот какое дело, - Гемоклит вскричал, от раздражения зеленый, (хотя темно, и что нам этот цвет), - - Так вот в чем дело, - подлость совершило, меня затем пытаешься унизить, да хоть убей меня - здесь я живу, и точка! - Так спорили. Надсаживая глотку, орал еще нетрезвый Гемоклит, и что-то отвечало, с каждым разом все дерганней. Не знаю, что там было? Пусть - неизвесность. Сущность проявилась, когда я понял, что устал, и что пора заканчивать. И, если вы хотите узнать, что было дальше - приезжайте, не спрашивайте только, как добраться. ЭПИЛОГ (в котором ничего не проясняется, но наступает полный кайф) Но вы не думайте, что я таким мерзавцем могу остаться. Все решалось без меня. И Гемоклит хрипел, устала глотка, но спорщик он - отменный, не из слабых, а Неизвестность быстро уставала, вся стала заполняться пустота понятиями, образами, гамом, ходили спиритусы слабыми ногами, летало мягкое, похожее на птиц, и женщины глазами аббатисс смотрели Гемоклита и касались его одеждами. Он снова поднял палец. То был Иерихон. Запели трубы. Он ткнул священницу в живот ее упругий, она хихикнула, призывно улыбнулась, а все вокруг уже тянуло улиц, и все свершалось наилучшим чином, он понял, что - мужчина, осознал, что наступает следствие причины, и первый раз заметил, что грязна его одежда. Спор давно распался на незначительные возгласы людей, и появилось море, и в воде наш Гемоклит умыл худые пальцы. И все кругом так вежливо ему, так уважительно, что он себе заметил: Такой вот мир я, может, и приму, но как прожить - нет ни одной монеты. И в этот миг исчезла пустота последняя, что в споре состязалась, и Гемоклит вошел в уютный залец, и стал властителем. Поныне правит там.